Стоял июль 1988 года, необычно жаркий для Москвы. «Жара была, жара плыла…» Город плавился не меньше, чем Нью-Йорк. Вовсю голосила гласность. Первые посевы перестройки пустили диковинные ростки, не имевшие аналога и названия. Бывшим еврейским беженцам и невозвращенцам простили «неблагодарность, предательство и позорное бегство» из СССР и разрешили въезд на родину.